О мундиале, дамах и морали

Аморалка?

Дмитрий Петров о мундиале, дамах и морали

Славно. Многие гости чемпионата мира по футболу говорят: россияне добры, доброжелательны, гостеприимны. Особенно женщины. Они душевны, открыты, раскованы. Это значит — лишены оков. Оковы — полицейский девайс. Им легче без него.

Русская женщина и женственность богато воспеты в классической литературе, сельском, городском и тюремном фольклоре. И не такая уж дальняя дорожка от «… женщин в русских селеньях…», про которых учат в школе, через «…знает только рожь высокая, как поладили они…», о чем поют на свадьбах, до «…с кем ты, падла, любовь свою крутишь? с кем дымишь сигаретой одной?..» Поскольку, если честно, то в этом особом случае в русской культуре от положенного восторга до бытовой злости — один плевок.

Да и знаменитая «Катюша», что со словами и без поют нынче гости Чемпионата мира в фанзонах, — из той же оперы. Ведь им не важно — кого она любила и чьи письма берегла. А важно, что девушка простая. И поет. А они поют о ней. И веселятся. И не думают о том, что останется в зоне после фана…

Эх, уедут веселые туристы-футболисты, а останутся унылые моралисты…

И затянут, что, мол, «бабе место у плиты, иконы и колыбели», чуть переиначив норму Третьего рейха о месте женщины: Kuche, Kinder, Kirche — «кухня, дети, церковь». Впрочем, дамы в России всегда мало обращали внимания на толки о запрете мини-юбок, декольте и вольного общения. И сейчас не станут. Не Иран.

Красная площадь. Мавзолей сторожат две полицейских белоснежки. Два британца снимают склеп. Девочки заговаривают с ними на английском. И вот уже у них small talk – разговорчик. И вот уже одна теребит рыжего за рукав… И хорошо. Когда она уйдет с дежурства, они, может, встретятся. И что помешает их общей радости?

Она, может и вовсе не читает ни Сosmo, ни Glamour. И в жизни не слыхала заклятий раннего большевизма — ни бухаринского «Женщина — к рулю!», ни приписанного Коллонтай «Любовь, как стакан воды, дают тому, кто его просит». Она живет здесь и сейчас и ищет легкого общения с интересными, необычными людьми. А если ей и тысячам таких, как она, мешать, то выйдет то, что на Руси зовут: и смех, и грех…

Конечно, явленный в дни мундиаля особый интерес к страстной, эротической стороне жизни иные связывают с упадком социальной ответственности. Не видят, мол, граждане за чувственным блеском ни повышения пенсионного возраста, ни принятия законов о принудительной отправке в психбольницы и росте НДС. Пожалуй. Но такой спад не новость.

«Проклятые» вопросы,/Как дым от папиросы,/Рассеялись во мгле.//Пришла проблема пола,/Румяная фефёла,/И ржет навеселе…» — писал Саша Черный аж 110 лет назад — в 1908 году.

До решения о чемпионате мира оставалось 20 лет. Футбол признали олимпийским видом спорта. Но в России он увлекал немногих. Она «отходила» от буйной оргии 1905 года, в которой, кстати, никто из участников не получил удовлетворения.

Власть являла все более заметные признаки импотенции. Дарованные свободы были абортированы. Разочарованное общество перешло от игр политических к эротическим. Встал штыком «половой вопрос». Видная беллетристка Тэффи в рассказе «Переоценка ценностей» вывела его суть в резолюции сходки юных гимназистов: «Требуем свободной любви… и тайное равноправие полового вопроса для дам, женщин и детей». Но не господ. Они, мол, и так сверху. Им ли до «равноправия полового вопроса»?

И в ту пору ряд авторов видит в этой дискуссии знак упадка. И попытку власти отвлечь внимание общества от политики.

А ведь сам разговор о сексе — политика. Он знаменует важную перемену в обществе: оно отвергает запреты.

Прежде секс обсуждали на языке религии/морали, либо эстетики: вот — грех, вот — добродетель; это — красиво, то — безобразно… Но явились новые вопросы. Скажем: блудное сожительство и гражданский брак — это одно и то же? Плюс — занятные взаимосвязи: сексуальность и рождаемость, сексуальность и брак, сексуальность и воспитание, сексуальность и здоровье, сексуальность и бизнес, сексуальность и спорт…

Большие темы! И теперь тоже. Хотя за 100 лет многое менялось. Публику волновало то здоровье: «неизбежен ли триппер при мимолетных связях?» То — демография: в 1936 году в СССР запретили аборты. Аж до 1955 года. То — мораль: «хорошо ли целоваться без любви?» А то — правила: «можно ли юным парам гулять под руку или только касаясь ладошками?»

В 1956 году журнал «Огонек» № 11 выходит с невиданной обложкой. Фигурист поднимает партнершу в такой короткой юбчонке, что из-под нее — батюшка красный спорт! — светит черное трико. Скупают мигом. Библиотекаршам дивно: откуда к ним столько юношей? А те — за «Огоньком». И смотреть друг другу не дают только 15 минут. «Разврат! — шумят комсомолки первых пятилеток. — Печатать такое в журнале издательства ЦК КПСС!?»

«Разврат», «аморалка», «небрежение девичьей честью» — эти лицемерные штампы вошли в жизнь СССР в 30-х. Потом к ней пришпилили «Моральный кодекс строителя коммунизма». Его формулы стали бедой для многих. И спортсменов тоже.

В 1958 году прогремело дело знаменитого футболиста Эдуарда Стрельцова. Он попал под следствие за изнасилование и получил 12 лет. Отсидел пять, но по одной из версий, был не виноват. И если б не упертость Хрущева в моральный кодекс, все могло быть иначе.

Великого спортсмена Всеволода Боброва, очень популярного у дам, от пули из именного маршальского пистолета спасла спортивная закалка. Маршала, заставшего его со своей женой, можно понять: ревность — эмоция страшная. А маршальшу и Боброва? И тут эмоция страшная — страсть.

А сколько менее громких скандалов и драм? «Товарищеских» судов, «разбирательств по партийной линии»? Сколько убитых карьер, разбитых жизней и облитых грязью людей? С какой же стати? А с той, что понятия о морали, о том, что можно, а что нет в сексуальной сфере, со временем менялись. В том числе в России. Но везде — в разном темпе.

В «темные века» Европу трясет от эпидемий и войн. Инквизиция блюдет нравы. Средств много – от порицания до костра. Даже намек на эрос в публичной сфере опасен. Но люди есть люди — чем больше запретов, тем больше нарушений. Зажатые стремления ищут выход. И находят — в тайных любовных связях и их явной метафоре — танце, о чувственной природе коего написаны сотни страниц. Нравы смягчаются. В XVI веке дворянство и простонародье пляшут во всю.

На Западе. А на Руси «многовертимые плясания» порицают. Пока Петр I не вводит их на ассамблеях. А те делает местом свиданий.

Что значат мушки на лицах дам? В середине щеки — мое сердце занято. Меж виском и глазом — я страстная. В углу рта — хочу поцелуя. Под губой — я готова. На щеке в виде кареты — давай убежим! Это много говорит о светских нравах той поры.

А народ может без мушек. О вольных обычаях слобод и деревень хорошо рассказала русская классика. Но — не советская. Для нее 30-е годы стали эрой новых табу. А в 60-70-х, когда Запад плясал рок-н-ролл и целовался на площадях, в СССР ругали «грязные танцы» и клеймили порочные связи, до коих сами моралисты были жуть как охочи.

В тонкий мир личных отношений вторгались сомнительные нравоучители. Из их лицемерия и растут нынешние менторские наставления. Их здесь всегда хватало. И чемпионат, подаривший Москве мультикультурный карнавал, не обошелся без нотаций о женском поведении. Их суть проста: эй, куколка, не смей гулять с туристами. Эй, брат, помнишь, как тебе не дали? Тебе, классному, а не дали. А британцам и германцам — всегда. И ты это терпишь, да? Но, к счастью, как заметил в FB философ Максим Горюнов: «Нет избитых ни русских женщин, ни Дон Жуанов».

К чему вспоминать авторов статей в СМИ и постов в соцсетях, что осуждают россиянок? Обойдусь без их цитат. Но помечу: сейчас Россия и Запад танцуют вместе. Легко и свободно. А женщина равна мужчине не только как избиратель, предприниматель или председатель палаты парламента. И не только по закону, но и по жизни.

Кто-то не хочет это принять? Это его проблемы. Кто-то вспыхнет: значит место женщины — на панели и в иностранной постели? Не надо передергивать. Место женщины — и во время чемпионатов, и в посконной обыденности — только там, где она сама его видит.